Странно, конечно, но я до сих пор иногда вспоминаю, как она сказала мне возле больницы: «Уверена, что и ты бы порвал всех на мельбурнский флаг за свою семью». Это даже больше смешно, чем странно, но мне действительно, чёрт подери, интересно посмотреть на её выражение лица, когда я бы ответил ей, что у Мельбурна самый дурацкий флаг в мире, какой только можно придумать, и что рвать кого-либо на корабль, корову, кита и дохлого барана – это несчастное отчего-то пожелтевшее животное всегда казалось мне именно сдохшим, что-то нам рассказывали на уроках, кажется даже моей любимой истории, о том, что это означает, надо полагать жёлтый баран – это золотое руно, но «флагомведение» интересовало меня не больше, чем школа как таковая, поэтому я ничего не помню о собственном флаге. В свою защиту могу привести в пример великого Шерлока Холмса, который подобной чушью тоже не стал бы заморачиваться, если вы понимаете, о чём я. Собственно, я думаю об этом ещё и потому, что я бы ответил ей, что это не так. В смысле, что она глубоко ошибается на мой счёт, считая меня чуть ли не мессией призванной оберегать её от всего, даже от кары небесной, а я, если хорошенько в этом разобраться, не настолько хорош. И я бы не стал ничего, понимаете, ничего делать, если бы моей так называемой семье угрожала бы опасность. Я не кричал, не бился в истерике и даже не очень переживал, когда родной папуля всадил себе обойму в голову, пока я ужинал хлопьями перед телевизором. В конечном итоге, моя великая семейная драма не интересует никого, даже меня, поэтому хватит посвящать этому столько своего времени. Чудно, правда, как какая-нибудь сущая нелепая пустяковина, вроде простой, почти что шаблонной фразы переворачивает всё внутри тебя с ног на голову, заставляя мысли плясать под дудку сказавшего, который, вероятнее всего, даже не подозревает о том, что с тобой сделал. Забавная штука всё-таки мысли, да и сам по себе человек достаточно забавен, если задуматься, но я не хочу задумываться. Неделя проходит, как в пропасть проваливается, то есть отголоски ещё откликаются эхом где-то в горах, но ничего существенного уже нет. Единственный плюс, а может и минус, в общем, единственным явным признаком того, что время на месте не стоит, а движется непрерывно, является факт моего привыкания к разнице в 15 часов между континентами. Конечно, теперь мутить по утрам в следующий раз меня будет уже дома, ну или после хорошей попойки, поэтому просыпаюсь я легко и засыпаю, как младенец. Но это ничего не меняет. Америку я по-прежнему ненавижу. Мне не за что любить страну в которую я приехал только для работы, причём грязной, отвратительной, но обязательной – по мне так вообще всё, что обязывает нас к чему-либо просто омерзительно по определению и по-другому быть и не может, например, родители должны менять детям пелёнки, что же вы хотите мне сказать, что в этой «процедуре» есть нечто, кхм, приятное? Навряд ли у вас на такое повернётся язык, если вы хоть на грамм знаете, что такое ребёнок и понимаете о чём я – мне не за что поклоняться бесчисленным магазинам с откусанным яблоком, забегаловкам-близнецам-братьям Макдоналдса, одним словом всё, что есть здесь, исключая статую Свободы, конечно, есть у меня в Мельбурне. Только Мельбурн на порядок больше того же вонючего Биэкон Хиллса, шире, небоскребов в нём меньше, чем на Манхеттене, дышится там легко и свободно, и люди, вечно одурманенные морским бризом, всегда немного улыбаются, понимаете? Это как вечно быть под кайфом, но при этом не гробить собственную жизнь, а даже наоборот – намного круче. Всё это тоже фигня, я не имею права сваливать отсюда до сигнала братства, а они как-то не слишком торопятся, и, сдаётся мне, судя по зашкаливающему количеству «заказов» это неспроста.

Сегодня моё миниатюрное приключение начинается с открытия холодильника вечером в пятницу, и, в который раз, к огромному сожалению меня самого, и моего желудка, в нём повесилась мышь, хотя, видимо даже перспектива умереть в пустом белом ящике была ей не привлекательна, и поэтому она сбежала куда подальше. На самом деле, всё не так плохо, у меня ещё есть чипсы и пачка шоколадного печенья – искушение всегда слишком велико, а наглотаться таблеток мне никогда ничего не стоит – и одно яйцо. Плюс то, что остаётся у вас под рукой на кухне всегда, то есть разные специи и приправы, никогда не использующиеся либо вообще, либо по назначению, сухие сливки и кофе с чаем. Минуту я мнусь у открытой дверцы, будто бы может произойти чудо и, когда я открою глаза, полки окажутся забитыми едой доверху, но чуда, сколько я не жду, почему-то не происходит. Пять минут тяжёлых вздохов у монитора, в попытке нарыть в google рецепт чего-нибудь необычного из одного единственного яйца и количества специй, которых, наверно, хватило бы, чтобы засыпать небольшую индийскую деревушку. Естественно, как и всегда, все «лёгкие рецепты, пятиминутки с минимумом ингредиентов» начинаются со слов «достаньте перо из жопы феникса, разотрите коготь трицератопса и добавьте шепотку фейской пыльцы», поэтому, захлопнув крышку ноутбука, я вываливаюсь на улицу. Не имеет никакого смысла садиться за руль, во-первых: сегодня вечер пятницы, если вы… а да ладно, неважно, забейте, а во-вторых: до ближайшего магазина не больше двух минут пешком, да мне всё-таки удалось его отыскать, и я не собираюсь покупать там годовой запас продуктов. Периодически проветриваться полезно, к тому же, ограничиться ветчиной и парой-тройкой рогаликов с сыром я вполне могу, осталось только купить кофе в Данкин Донатс через дорогу, и жизнь снова может быть прекрасна. В этом вся суть, глобаллистические проблемы человечества и мира в общем - не стоят того, чтобы заострять на них внимание, а вот отсутствие колбасы в холодильнике ближе к вечеру – вполне, поэтому жизнь становиться болью только без еды или во время плохой погоды, нет причин лишний раз истязать себя внутренне, от этого лучше не станет абсолютно никому, и ничего не измениться. Мир такой, каким его видим мы, а видим мы его только так, как нам хочется. Вот и вся арифметика смыслов жизни. Я уже плетусь в сторону касс, чувствуя себя сомнамбулой, это вполне нормальное ощущение для меня, я всегда чувствую себя полудохлой бактерией в продуктовых магазинах. Преодолеваю отдел йогуртов и попадаю в отдел, чёрт его знает, как его правильно называть, в общем, туда, где стоят всевозможные напитки от водки до детского сока с мякотью. Кто-то, пользуясь стулом-лесенкой, пытается достать что-то с верхних полок, я иду мимо и тут некто падает, на деле само падение всегда выглядит быстрым и резким, молниеностным, таким, что успеть, кажется, ничего нельзя наверняка, но когда падешь ты или падают на тебя, мир будто бы замораживается на несколько секунд, а затем «съёмка» идёт очень и очень замедленно. Я роняю свои бесценные булки в пакете и ловлю девушку, она падает на меня, рефлекторно хватаясь за мою шею, и на секунду – когда никто ещё не успел ни удивиться, ни взбеситься от происходящего – мы попадаем в знаменитый киношный момент, когда парень держит девушку на руках и они вот так вот стоят – замерли вместе, точно он идеально созданная для неё подставка. Мне, как это частенько случается, становится невовремя смешно, но потом я смотрю на упавшую, и брови непроизвольно ползут вверх по лицу. Патриция Андерси. Сума сойти. Кто бы мог подумать, что такие совпадения вообще возможны.

Пока я витаю где-то в собственных облаках, Патриция сообщает мне о своей фобии, собственно, я, кроме окончания и того, что, скорее всего словцо связано со страхом высоты – ничего не понял, но меня это как-то мало волнует. Ставлю её на землю и подбираю рассыпавшиеся по полу рогалики с сыром. Ничего страшного, как говорил мой приятель – Хью – если что-то пролежало на полу не дольше тридцати секунд, оно всё ещё пригодно к употреблению, так что, как видите, я вполне могу не тащиться в хлебный отдел по второму кругу. Я слежу за взглядом девушки, но она уже не заинтересована полками или их содержимым, поэтому мне приходиться играть в угадайку и достаю я, подумав, бутылку гранатового сока. Мне смешно с одной стороны, а с другой я чувствую себя Годзиллой, протягивающей лапу одной из разноцветных лошадок из какого-то детского мультфильма. Вообще-то мне не стоит столько смотреть телевизор, да и теперь, в Америке, у меня достаточно урезанный график для того, чтобы не иметь возможности заниматься всякой дурью, вроде просмотра цикла передач о жизни муравьедов, однако дома, в Австралии времени у меня было больше, чем достаточно – теперь понимаете, почему ещё я ненавижу штаты? – и помимо прочего каждое лето отец сплавлял меня сестре моей блудной мамаши, которая умудрилась со всеми семьями, даже с собственной не касающейся меня и отца, порвать отношения и исчезнуть. Проводить лето в компании пяти дочерей и их немного свихнувшийся от дочерей же мамаши было ужасно, особенно учитывая то, что полковник Поуп – тот самый ейный муж, который какой-то секретный военный – быстро просёк, что у женщин теперь есть новый объект для выноса мозга и доведения до суицида и возвращался домой за полночь, всегда довольный и немного хмельной, в общем, когда твоё окружение составляют целых шесть мадам разных возрастов всё, что тебе остаётся это делать вид, что ты просто сума сойти, как хорош, потому что иначе – ей Богу – от тебя и мокрого места не останется, в общем я вообще всю эту волынку завёл к тому, что: а)женщины и вправду бывают опасны и б)именно отсюда растут ноги о моём великом знании различных детских и не очень телесериалов. Протягиваю бутылку Патриции, пожимая плечами, и уточняю:
-Ты же за этим тянулась? – получаю в награду достаточно суровый взгляд, отчего мне становится ещё смешнее, и утвердительный кивок. Шоу интуиция состоялось.
Мы одновременно выходим из отдела, да и к кассам бредём тоже вместе, в конце концов, если нас уже так усердно спихнуло сегодня, почему бы и нет. По пути Андерси берёт с собой пачку «Chocolate Chip Cookies», и я подмечаю, что это действительно классная штука, подмигивая ей, впрочем, как и всегда, я её особенно не интересую, Патрика вообще не интересует мир вокруг неё, да и сама вселенная, она как крот, ненавидит солнце и всех, кто вокруг просто потому что, и обожает закапываться как можно глубже под собственный панцирь, в саму себя. Будто бы от того, что она ковыряется в своих старых ранах и обрывках памяти что-то неожиданно перемениться в один момент, только от этого глупого самоковыряния. Провожая взглядом отдел с печеньем, я вспоминаю как, когда мне было года четыре, наверное, родители уехали в театр или в кино, в общем куда-то там в больших кавычках, потому что теперь-то я понимаю, что ребёнок их просто достал, и, оставшись дома первый раз, я радовался, как никогда, разбросал все подушки, построил на кухонном столе замок из Lego, играл в приставку до первого часу ночи, а когда проголодался пил сок и молоко одновременно и прямо из пакетов, и ел именно это шоколадное печенье, и ничего больше, и спать я тогда завалился с включённым светом, телевизором и громкой музыкой, которая, наверно, квартала на два разоралась, не иначе, и лёг прямо на полу, завернувшись в плед, который был для красоты, и который трогать было нельзя. В общем, стоит ли говорить какую взбучку мне устроили родители, прихода которых я не ожидал, потому что дети, когда взрослые уходят, ведут себя совсем как собаки – гадят где угодно, портят мебель и считают, что их оставили навсегда, а потом искренне удивляются тому, что за ними вернулись – и стоит ли говорить какие проблемы были у меня с животом от моего универсального питания, думаю что нет, но больше всего мне запомнились на следующий день мои руки: от локтя до запястья они были такие красные и чесались так, что я бы согласился на их ампутацию, лишь бы больше не испытывать этого нечеловеческого зуда. В общем, с «шочиками» у меня связаны самые яркие воспоминания моего детства. Мне всё ещё или опять – я даже не знаю – смешно, но я только приподнимаю уголки губ, потому что заходиться хохотом в магазине не входило в мои планы, да и Триш не поймёт, снова надует свои розовые губки и влепит мне пощёчину похлеще за то, что меня распирает поржать каждый раз рядом с ней. От таких мыслей мне становиться ещё веселее, поэтому на подходе к кассам я всё-таки странно фыркаю. Мы встаём в очередь в кассу, которая растянулась, кажется километра на два – не меньше, и я понимаю насколько меня раздражает это отсутствующе-убитое выражение лица моей сегодняшней спутницы.
-Слушай, - резче, чем следовало бы говорю я, почти огрызаясь, - Тебе обязательно делать эдакое эмо-лицо и вечно мертвенно-скучающий вид? Тебе же, вроде, не стукнуло сорок на прошлой неделе, у тебя есть все четыре конечности, а на бёдрах нет ни грамма целлюлита, в чём дело? – Ну, не то чтобы  перечислил все возможные проблемы для женщин, остаются ещё сломанные ногти, развод и прочее-прочее, просто как можно в её возрасте, а она явно младше меня на два-три года, вести себя так? Как можно всю свою молодость проводить в позе забитого эмбриона? Это же просто отвратительно! Ещё хуже, чем вены в ванных резать или курить травку. И тут меня осеняет. Мне в голову приходит одна особенно интересная мысль. А действительно, почему бы и нет, вечер-то всё равно уже безнадёжно испорчен, и видимо не для меня одного, делать нам нечего – а я более чем уверен, что Андерси нечего делать – так что, все козыри у нас на руках. Ну, у меня, если быть точнее, но какая разница.
-Слуууушай, Пат, - уже совершенно другим тоном пропеваю я, это действительно озарение прямо-таки, - у меня есть к тебе деловое предложение. Давай заключим пари? – Говорить, наклоняясь чудно, хотя бы потому, что сразу же ощущаешь себя кем-то вроде заговорщика. Не дожидаясь реакции, я продолжаю, говорю достаточно тихо для того, чтобы у зевак, коих в штатах просто, как собак нерезаных, не было поводов для беспокойства. – Всё просто до чёртиков. Я тебе докажу, что сидеть в танке и думать, что жизнь-боль – это не единтсвенное, чем ты можешь себя развлечь, и что вообще-то всё намного круче, чем ты думаешь и, если у меня получиться, ты перестанешь вести себя, как забитая серая мышь и смиришься с тем фактом, что добрая половина воспоминания послала тебя к чёрту, ну а теперь самая интересная часть, если мне не удастся убедить тебя в этом, то ты можешь и дальше сыпать соль себе на раны, а я буду стараться больше не попадаться тебе на глаза, ну как? Идёт, по рукам?

Say yeah (yeah!)
Let's be alone together (yeah!)
We could stay young forever (yeah!)
Scream it from the top of your lungs, lungs, lungs
Say yeah (yeah!)
Let's be alone together (yeah!)
We could stay young forever (yeah!)
We'll stay young young young young young

- Ты ни черта не знаешь обо мне, чтобы делать какие - то выводы. Кто знает, может мне стукнуло сорок вчера? – парирует она мне моими же словами, сказанными ещё неделю назад. Я только пожимаю плечами, мол, ты права, что поделаешь. Мы действительно друг друга не знаем, да и не торопимся узнавать, если быть честными до конца, хотя бы потому, что я ненавижу прошлое, а она его опасается. Людям свойственно опасаться неизвестности, обычно это самая пугающая часть нашей жизни. На последние её условия я только ухмыляюсь и киваю, не считая нужным добавлять то, что вообще-то мне нет до неё совершенно никакого дела, и я ни разу не пытался её спасти. Это всё была чистая случайность, не более, поэтому я просто принимаю неизбежное и предлагаю ей сделку, раз уж кто-то там наверху так отчаянно пытается навязать нас друг другу. Мы выходим из магазина на удивление быстро, после нашего диалога кассирша словно проснулась и начала, наконец, работать. Следует отдать Патриции должное, она не задаёт лишних вопросов, а просто повинуясь порыву, идёт за мной, незнамо куда. Собственно я не собираюсь посвящать её в мои, уже ставшие глобальными, планы на сегодняшний вечер, хотя бы потому, что это неинтересно, поэтому я не говорю ничего даже когда мы доходим до проката автомобилей и я разговариваю с владельцем о том, что именно мне нужно минут пять-десять, не меньше. Нужная мне машина – что-то достаточно портативное и в то же время крупное, с высокой посадкой и открывающимся люком, с – главным условием - личным водителем находиться не сразу, а когда перед нами оказывается нелепо-оранжевая Mazda Demio с модификацией-люком во всю крышу я только удовлетворённо киваю головой, подойдёт, хотя это и не совсем то, что я имел в виду. Главный – чёрт знает, как следует его называть, но, наверное это тоже менеджер, вообще почти все люди с появлением американских систем стали менеджерами, кем бы они не работали – утверждает, что лучше я не найду во всей Калифорнии, я ему не верю, конечно же, но не вижу повода для отказа. Когда наш водитель оказывается готов, я заскакиваю на подножку первым и, протягивая Патриции руку говорю:
-Для начала – начнём сначала. Итак, я Райан Макалистер, мне 23 года, я турист и охотник за приведениями, будем знакомы, - на предпоследней фразе я особенно широко ухмыляюсь, отчасти это правда, отчасти дурачество. Я придумал для себя эту фишку с охотником на привидений ещё в четырнадцать, когда отец только начинал заговаривать со мной об охоте, как таковой. Тогда я думал, что у меня, как и в допотопных сериалах, будет целая куча людей, которым мне придётся открыться, рассказать, кто я есть на самом деле и, чтобы им не было так обидно или чтобы убиваясь они не кричали, когда их родственничка сцапал бы кто-то из моих когтистых знакомых что-то в духе «Ты всё это время знал, и даже не сказал мне! Да, я даже не знал/а, что ты охотник! А ты ведь говорил, что я твой самый близкий человек!» - тут я бы мог запросто воспользоваться тем, что я, вообще-то, намекал на свой истинный род занятий, но, время шло, и ни самых дорогих, ни тех, кому я бы хотел открываться не попадалось, да и я вообще не думаю, что подобное возможно. Детские выдумки, поэтому ребячество, разумеется, никто никогда не воспринимает эту фразу в серьёз, все считают, что это шутка или что я такой несерьёзный обалдуй, что даже в двадцать с лишним треплюсь о какой-то охоте на приведений. Понимаете, люди поверят в любую, даже самую нелепую, вашу ложь, но никогда не воспримут правду как следует. Это ещё одна из человеческих патологий. Мы садимся в машину, и я окрикиваю водителя по имени, называя ему точный адрес, и прошу включить нам что-нибудь повеселее…
-Эй, Тони! Чуть не забыл, открой, пожалуйста, люк! – водитель подчиняется беспрекословно, естественно – любой каприз за ваши деньги. В данном конкретном случае за мои. Пока Тони всё ещё возиться с открыванием люка, я обращаюсь к своей новой спутнице, - Вообще-то я понимаю, что всё выглядит более чем паршиво, и что школа угнетает своей любовью к приучению американцев с младенчества к чёткой иерархической лестнице, и ты потеряна, и дома всё далеко не здорово, но знаешь, если действительно думать обо всём этом так, то, разумеется, мир – полон дерьма и несправедливости, рождение и продолжение рода не имеют смысла, да и вообще все мы заведомо обречены. - Я пожимаю плечами, как бы, «между прочим». – В этом вся соль, главная проблема – мы видим только ту картинку, которую хотим видеть, ну, знаешь, это как в диснеевских мультиках фей и волшебство могли видеть только те, кто в это верил, - я снова хмыкаю, потому что на сей раз я и вправду шучу, - нужно верить в лучшее. В то, что мир лучше, тогда так оно и будет. Звучит совершенно дебильно, но это правда, в принципе. – Крышка допотопного люка, наконец, открывается, и я первый с радостью высовываюсь наружу, ветер бьёт в лицо, сдувая волосы назад, но едем мы не слишком быстро, поэтому это приятная перемена – она освежает. Подавая ей руку, я не слишком-то церемонюсь и буквально вытаскиваю Андерси наверх. Я кричу ей на ухо, но и этого мало, потому что ветру нравится забавляться со словами и фразами, уводя их у нас из-под носа. – Урок номер один – нужно уметь отпускать всю ту дрянь, которая накопилась внутри. Иными словами, нужно уметь кричать. Кричать не для того, чтобы кричать, а потому что это весело, это как пойти проораться на аттракционы, понимаешь о чём я? – Но Пат, по-моему, ничего не понимает, точнее понимает всё совершенно неправильно, потому что руки она раскидывает вяло и неохотно, а кричать, похоже, и вовсе не собирается. Я закатываю глаза, на секунду ныряю в салон, говорю кое-что Тони и возвращаюсь обратно. – Нет, совсем не так, дурочка! Руки нужно раскидывать так, словно ты морская звезда, выброшенная на берег, словно ты всю жизнь мечтала взлететь и, раскинув руки, наконец-то, сорвалась вниз с уступа, вот так – я беру её за запястья и раскидываю её руки, как следует – Растопырь пальцы, набери воздуха в грудь, насколько хватит лёгких, а потом отпускай – кричи, что есть мочи, будто никто не слышит. Вот так, - и я, раскинув руки, позади неё, когда машина набирает темп, а из салона доносятся отдалённые звуки Fall Out Boy – Alone Together, кричу, это простой, чистый звук, непонятный толком, то ли «у», то ли «ю-ху», то ли и то, и другое объединённое во что-то одинаковое. Я обрываю крик с выдохом и смеюсь, запрокинув голову назад, мне в лицо бьют каштановые волосы Триш и, шутливо отмахиваясь от них, я говорю: - Ты пахнешь, как одно сплошное шоколадное печенье – кошмар просто, не запах, а издевательство! – И я снова готов прыснуть со смеху, но на сей раз решаю пояснить, - У меня аллергия, - а потом, сдвигаясь чуть левее, чтобы "шоколадная" девушка не убивала меня и дальше, добавляю, - Ну, твоя очередь!

Отредактировано Ryan Macalister (2013-06-26 20:03:40)

Минута и она поддаётся, взмывает вверх, как пробка из-под шампанского и кричит, как следует, заливается смехом, таким чистым и звонким, что я на секунду думаю, что смеётся кто-то третий, тот же Тони, к примеру. Как-то так это выглядит, то есть, это действительно странно, когда ты не слышишь, и даже представить себе не можешь, как смеётся человек, а он потом выдаёт тебе такие яркие и настоящие эмоции, что становится чудно. Я тоже смеюсь, изредка выкрикивая какие-нибудь глупости, вроде «Молоды навсегда!» или «Свобода!», или ещё какой-нибудь бред, которым переполнены клипы вечнопозитивных певцов, которым никогда нет дела ни до чего, и в каждом таком видеоролике показана вся красота мира, весь спектр красок, мол, ты только смотри, ну и текст там всегда примерно такой же, радужно-бойкий, заставляющий действовать. Над нами загораются фонари, сотни и тысячи фонарей на мосту и после съезда с него, перекрывающие своим дурацким искусственным светом чёрную гладь неба, переполненную сегодня звездами-точками. Патриция разворачивается ко мне лицом, и я замечаю, что глаза у неё сейчас тёплого янтарного цвета, я смотрю в них, и вдруг в моём сознании возникает картинка: мама поливает стопку блинчиков клиновым сиропом. Я отвожу взгляд, переводя его на него, будто бы это Триш залезла в мою память и вытащила картинку с матерью на белый свет. Потом я снова думаю, что Андерси ассоциируется у меня с одними сладостями, и меня опять распирает смех, только сейчас Пат смеётся вместе со мной и уже не хмуриться, думая будто бы я над ней надсмехаюсь, испуская вечные полусмешки. Вообще-то я никогда не издеваюсь над людьми, которых не считаю уродами, а Патриция к таковым не относится, я шучу, шутки понимают не все, но это уже вопрос из другой оперы. «Alone Together» гремит в последний раз, и сменяется на The Killers – Mr. Brightside , песня, как и группа, конечно, старая, но может быть есть доля правды в поговорке о том, что всё новое – хорошо забытое старое. В любом случае, она действительно классная.
-Урок номер два, - разворачиваюсь я к ней снова, хорошо, что кричать приходиться негромко, - Если когда-нибудь захочешь вернуться в прошлое – просто посмотри наверх. На небо. Вид никогда не меняется, даже если города или жизни обращаются в пепел, вид остаётся прежним, - я снова подмигиваю и утвердительно киваю своим же словам. Это даже больше, чем правда, ведь, где бы вы ни были, всё, что у вас остаётся – небо. Чудно, не правда ли? Мелькают другие машины, мир в движении похож на калейдоскоп-карусель. Мы выходим из машины на улицу залитую светом цвета коньяка, перед нами возвышается белый гигант – торговый центр Биэкон Хиллс, один из самых больших в городе. – Ну и по поводу дороговизны и прочего, я сшиб тебя на машине, следовательно, за мною должок, - я бы подмигнул ей ещё раз, но третий раз за один вечер – малышка может решить, что с парнем явно проблемы, хотя бы потому, что у него нервный тик. Первым на нашем пути оказывается магазин одежды, здоровенный, знаете такие магазины одежды, в которых есть абсолютно всё от трусов до туфель, и которые сами по себе похожи на небольшие торговые центры. Милая блондинка – продавец-консультант, проноситься мимо нас с охапкой рубашек в руках, я останавливаю её и прошу помочь нам, она отчего-то густо краснеет и, как-то глупо смеясь, убегает. Я вопросительно изгибаю брови и смотрю на Патрицию как бы спрашивая: «Что это сейчас было вообще?!», мы находим себе другого консультанта и пока девушка пытается добиться от Андерси ответа на вопрос о её размере, любимом цвете и пожеланиях, я брожу между стеллажей. В магазине играет Evian remix by Yuksek – Here comes, из рекламы питьевой воды, и мне становиться ещё веселее. Я беру какую-то совершенно чудную шляпу и надеваю, глядя в зеркало, только хмыкаю – вылитый крокодил Данди, нет уж, обойдёмся без ковбойских шляп. Возвращаюсь я к своей спутнице озадаченной выбором платья, ну или видом самих платьев, или даже их существованием, я не знаю. В общем, вид у неё такой, будто бы над ней откровенно измываются, как не странно в этом вся соль, женщина может сколько угодно делать вид, что ей всё равно, но на самом деле все они просто с рождения одержимы желанием быть красивыми, и, когда женщина действительно чувствует себя красивой, с ней происходит что-то невероятное. Она вся преображается, даже если никогда не была красавицей, или даже если никто ничего от неё не ожидал. Понимаете, проводя лето за летом с шестью женщинами в доме я перебрал этого «опыта» в общении с дамами, его у меня даже в избытке, поэтому отсутствие матери, как таковой на мне не сказалось. Вот и всё. Я отхожу недалеко и хватаю роскошный кружевной бюстгальтер ярко-красного цвета. Вальсируя, подхожу к растерянной Патриции, и говорю:
-Эй, Пат, как думаешь, рюшки мне к лицу? – Приставляю вешалку с вещью к груди, изображаю страсть и беззвучно рычу, ухмыляясь. В следующее мгновение отправляю несчастное бельё на ближайший стеллаж. Пару минут мы вместе ковыряемся в одежде, пару минут я ищу себе рубашку подходящего размера, пару минут я пританцовываю, пока Пат меряет, по-моему, бесчисленное количество платьев, во время одного из её выходов – в чем-то ярко-жёлтом, ужасающем своей абсолютной отвратностью мы смеёмся вдвоём и придумываем: на кого она больше похожа.
-Ну, ты же действительно цыплёнок! А нет-нет, ты больше похоже на ту большую утку или это была не утка? Короче, на ту огромную хрень из Улицы Сезам, - очередной накат смеха, наконец, когда наши тела перестают отчаянно дергаться, Пат снова скрывается за занавеской и возиться с новым платьем ещё какое-то время. Я уже готовлю шуточки похлеще курицы из детского ТВ-шоу, но когда занавеска отодвигается в сторону, у меня даже челюсть отпадает, не то, что остроты. – Вау, - только и удаётся выдохнуть мне, а потом ещё – Потрясающе выглядишь. Носи платья.
Мы уходим в обновках, неся в фирменных пакетах нашу старую одежду, на мне ярко-синие джинсы и белая рубашка, на Патриции роскошное бирюзовое платье и туфли в тон цвету кожи, я поражаюсь тому, что она вообще может выглядеть хорошенькой настолько. Впрочем, увлекаться не стоит.
-Следующим пунктом нашей программы является салон красоты, ma chère, - я хотел удержаться, но это было чертовски сложно, ага, это французский, теперь ты понимаешь, как чувствую себя я, я ведь толком ничего не знаю по-итальянски, - И идти нужно выше задирая голову, - Я выхожу вперёд, иду, намеренно раскачивая бёдрами, что со стороны должно выглядеть до безумия нелепо, и в последний момент резко раскидываю руки в разные стороны, где-то как Майкл Джексон, останавливаюсь, разворачиваюсь к Патриции и ухмыляюсь. – Пошли.

Мы продолжаем двигаться по моему плану, и мысль о том, что именно я руковожу «парадом» меня несказанно радует. Патриция заявляет что-то, в очередной раз, о том, что должна мне уже кучу денег. Я понимаю, что если я сейчас не среагирую на новый всплеск недовольства отсутствием платы за саму себя, то в ближайшее же время мне предъявят те же претензии, поэтому, закатывая глаза, я неохотно разворачиваюсь. Как-то раз в каком-то журнале я читал статью о различиях между мужчинами и женщинами, ну то есть о реальных различиях, о которых мы можем не подозревать, а не о том, что там у кого в штанах. И, поскольку я не силён по части прочтения журнальных статей со всей серьёзностью, я и тогда тупо пробегал по ней глазами. Я запомнил, что там было сказано по поводу поворотов. Когда кто-то окрикивает девушку – она поворачивает только голову, а если окрикивают парня, то он разворачивает весь корпус, кажется, там было какое-то пояснение для этого, мол, у мужчин как-то иначе устроены позвонки в шее или что-то ещё. В общем, разворачиваясь к своей собеседнице, я действительно поворачиваю весь корпус. Кто знает, может быть это только потому, что чушь, вычитанная столько лет назад, засела у меня в голове настолько прочно, что заставляет меня поворачиваться именно так. Ну, знаете, самовнушение и всё такое.
-Я чуть не убил тебя. А человеческая жизнь она – бесценна, Пат, поэтому я всё ещё тебе должен, а не ты мне. – Довольный сам собой я шагаю дальше, прямиком к салону, который представляет собой эдакий гибрид магазина косметики и парикмахерской. Мы проходим мимо белых полок, заставленных флакончиками и коробочками всех цветов и расцветок, а от яркости подсветки и люминесцентных огней в помещении в глазах мелькают пестрые кружки – как после фото со вспышкой. Мы идём мимо полок с духами, и я предлагаю Патриции выбрать себе что-нибудь. Я беру какую-то розовую бутылочку, видимо делающуюся под лепесток лотоса, но больше похожу на исковерканную сосиску, открываю и нюхаю, и тут же захожусь в диком приступе кашля. Я бы даже сплюнул, если бы было куда. Триш удивлённо на меня смотрит и, видимо решив, что я снова просто валяю дурака берёт эту дрянь, но я вовремя выдёргиваю у неё «сосиску» из рук и, схватив за запястье, волоку прочь от отдела ставшего пыточной камерой.
-Пфу, Господи, нет, тебе не нужны духи и так пахнешь нормально, - последний раз кашляю, как мистер Сипун из Истории Игрушек, и ноющим голосом добавляю, - Мой бедный нос.
Я с радостью плюхаюсь в кресло рядом с зеркалом, в другое поразительно заботливая парикмахерша усаживает Андерси, спрашивая, чего бы мы желали. Охотно пользуясь случаем, я усмехаюсь и, подхватив расчёску на ближайшем столике, говорю:
-Мне, знаете ли, для того, чтобы выглядеть неотразимо, особых усилий прикладывать не надо, раз два и готово, - я демонстративно провожу гребнем по волосам дважды и, собственно, это ничего не меняет, поэтому девушка-мастер только хихикает и принимается за работу над Пат. Видя её, уже начавший скучать, вид, мне в голову приходит целый ряд идей. Я хмыкаю и вскакиваю с кресла.
-Пат, а как насчёт усов? Ну, красный, допустим не мой цвет, а усы? – Я пристраиваю над верхней губой один из «пробников» красок, лежащих на тумбочке в свободном доступе. – Мне пойдут усы? – Затем в течение, пяти минут я встаю в различные позы, корча рожи – одну эпичнее другой. Патриция, то закатывает глаза, над тем какой я невыносимый, то не выдерживает делать вид, что не знает меня и смеётся в полную силу, мешая работе парикмахера. Время бежит не так заметно, как в магазине одежды. Я примеряю кучу разных очков, включая даже самые нелепые в виде сердечек или знаком доллара на глазах, естественно показываясь своей спутнице, ожидая оценки. Пританцовываю, почти сплю на диване рядом с модными журналами, чуть не роняю манекена, в попытке на него опереться, извиняюсь за шум, смеюсь, меряю парики, Патриция смеётся так громко, что я даже стоять рядом с ней не могу – у меня уши закладывает. Парикмахер говорит, что нужно подождать ещё минут двадцать, зачем-то там, но я пропускаю всё остальное мимо ушей, усаживаясь в кресло напротив Пат, и, когда цирюльник уходит, я, закинув ногу на ногу, спрашиваю:
-Значит, ты живёшь с братом?