Проблемы со сном не редкость, но и не постоянный замкнутый круг бессонницы и лунатизма, просто проблемой можно назвать что угодно. В моём случае проблемным сном являются сны – навязчивые воспоминания, они знаете, как дальние родственники – бабули, которым минула 200 лет, а вы только соизволили явиться – всё дёргают и дёргают вас за щёки, пока лицо не побагровеет насовсем или кожа не лопнет. Это паршиво. Паршиво, что сон не всегда поддаётся контролю. Действительно паршиво.
Я стою у огромного окна гостиной и смотрю, как за горизонтом мелькают тени чаек, то появляясь, то пропадая из виду. В руке у меня бутылка из-под пива, там осталась пара капель на дне, не больше. Отец, с физиономией питбуля на арене для собачьих боёв, разглядывает точно такую же неоткрытую бутылку, стоящую перед ним на журнальном столике. Я делаю ещё глоток, новая чайка утопает в оранжевых лучах закатного солнца, питбуль на диване грузно вздыхает. Благоговейная тишина в комнате рассыпается в дребезги с первым поддельным «кхе-кхе» моего отца. Я нехотя поворачиваюсь и вопросительно изгибаю бровь, потому как тратиться на пресловутое «чего тебе» кажется мне слишком большой щедростью.
-Послушай, Райан… - Ну вот, началось. Сейчас он скажет какую-нибудь абсолютную хрень или же наоборот, загнёт нечто настолько «философское», что я вообще не смогу разобрать: чего хотел от меня, в очередной раз, этот полоумный предок. Я устало вздыхаю, но продолжаю делать вид, что я чайка, ныряющая в закат, что меня вообще никогда не было в этой треклятой комнате, и я всего лишь непомерно детализированная галлюцинация, но питбуль продолжает гнуть свою линию. – Когда твоя мать нас бросила, - он всегда так говорит. То есть он никогда не говорит, «когда Никки ушла от меня» или «когда твоя мать меня бросила. Никогда. Причиной всегда становимся мы оба, да и кому какое дело, что я тогда едва научился говорить, не то чтобы портить мамочке жизнь. Но нет, драматичности ему не занимать, это точно. Я усмехаюсь и фыркаю, делая новый глоток.
-Тебе обязательно каждый раз нажравшись начинать пропалывать мне мозги, вместо огорода? Каждый раз одно и то же, я, знаешь ли, эту историю уже десятый раз слышу. Сменил бы пластинку, через столько-то лет. – Но ему и дела нет до того, что  я сказал, как, впрочем, по большому счёту, и до того, что я существую. Это как водится у пьяных искать себе третьего, потому что одному скучно, а вдвоём не то. То есть они нуждаются в третьем, но им всегда наплевать кто это будет, будет ли он пить вообще, да и в конце концов третьим может стать зелёный чёрт из табакерки, пришедший по их души за загубленную печень. Та же фигня.
-Ты тогда так плакал… - он для чего-то намеренно делает эту паузу, видимо считает, что это предаёт его пьяному бреду больший вес и смысл, а затем издаёт такой звук – то ли вздох, то ли всхлип – будто бы продолжение касается его самого, ему лет десять и он, стесняясь, рассказывает об этом школьному психологу, - Ты так рыдал, что тебя рвало. Ты плакал и тебя рвало, по всей комнате, ты уделал гостиную, но продолжал рыдать, хотя тогда даже выворачивать желудок уже было нечем. А ты всё плакал и плакал, и плакал, кричал что-то…
Я кричал не «что-то». Я хотел кричать «мама» или вроде того, но крик был слишком огромным, необъятным, а горло шестилетнего ребёнка не было в состоянии выдержать такую нагрузку, к тому же я тогда у меня были проблемы с речью, поэтому всё заканчивалось на слоге «ма», а поскольку рыдал и орал я одновременно, то всё это перетекло в сплошную букву «а», растянутую до бесконечности, удивительно как тогда у меня связки не лопнули от напряжения.
-Да-да-да, всё это безумно трогательно, спасибо за семейный вечер и всё такое прочее, - закатывая глаза говорю я, выкидываю пустую бутылку и беру ту, что столько времени гипнотизировал мой папаша. Ну разумеется, он даже ни разу не взглянул на меня, - Спасибо за спектакль, приходите ещё. И тебе уже хватит на сегодня, пошёл бы проспался, а то в следующий раз вместо чужой мохнатой башки снесёшь собственную, собственно не начнёшь бриться по новой и убьёшь отражение в зеркале, - я ухожу. Характерный «чпок» крышки, звон, похожий на звон монетки по тротуару, глоток. Рыжина с неба исчезла, осталась только мерзкая серость, и небесное полотно теперь похоже на белый свитер, измазанный в комьях грязи. Я сажусь за руль и еду куда глаза глядят. Пока пиво не кончится.
Белёсая дымка расплывается, ползёт по швам и в результате лопается, как мыльный пузырь. Занятная штука сны, нам может сниться худший кошмар в нашей жизни, но проснувшись, мы уже и не вспомним, что же нас так напугало и довело до прошибания потом и подскока на простынях. Мерзко звенит будильник, я наугад бью рукой по столешнице и оказываюсь чертовски меток уже с утра, попадая точно в цель. Лениво переворачиваюсь на бок, широко зеваю и почёсываюсь пару минут. Разлепляю веки, поднимаюсь с кровати и бреду в ванную, наслаждаясь полным отсутствием каких-либо звуков доносящихся с улицы или откуда ещё. Нет, перспектива снять собственную квартиру, одну из лучших в самом центре города за те гроши, за которые мне это удалось даже немного красит этот вшивый Биэкон Хиллс. Может, я даже полюблю этот город, если не буду выходить из дома…никогда. Я ухмыляюсь собственным мыслям и, вставая под душ, врубаю телевизор, чтобы посмотреть, точнее, послушать новости. Ничего интересного, ну если только не считать интересным кошмарное нападение енотов на чей-то там дом – я не стал дослушивать этот абсурд до конца. К моему большому разочарованию, когда я с лучезарной улыбкой распахиваю свой холодильник, он оказывается, так же пуст, как и мой живот, хотя нет, в животе ещё есть кишки и всё такое прочее. В любом случае, выругавшись на трёх известных мне языках, включая французский, который мы учили в школе, я неохотно натягиваю штаны и футболку и выхожу из дому. Ну, вот и всё, Биэкон Хиллс и Америка – я снова вас ненавижу.

Я шагаю по улицам города без особенной смысловой нагрузки, потому как «карту» я не удосужился взять, а влезать в GPS телефона, который направит меня в ближайшую стену или придорожную канаву, и собственно будет, на сей раз, совершенно прав, в этом дурацком городе и вариантов-то других не остаётся. Поэтому, в поисках продуктового магазина, я борозжу просторы «вселенной», которую я бы охотнее назвал вселенской дырой, чёрной дырой, ну да ладно, хватит уже об этом. Может, я сейчас отгоняю ругательствами от себя нужную энергию «зю» и не смогу найти грёбаный супермаркет пока не перестану проклинать абсолютно всё. Мимо меня проходит много людей, ещё бы, я только что вылез из кровати и «выпал» на улицу, а на часах оказалось двадцать минут второго, естественно я передвигаюсь со сверхзвуковой скоростью улитки-ниндзя, поэтому обогнать меня могут только улитки, спешащие на ланч, у которых сейчас совершенно другие заботы. Я вообще-то не придаю большого значения деталям с утра по раньше, собственно с утра пораньше я предпочитаю придавать значение только себе, а для меня сейчас даже не утро, а почти ночь, по моим внутренним часам сейчас только пять утра с копейками, поэтому раскалывание головы надвое мне даже не удивительно, но суть не в этом, а в том, что одна из проходящих мимо девушек кажется мне знакомой. Я внимательно смотрю на неё и - цикл передач невероятно, но факт принимается за утреннее вещание – она тоже смотрит на меня. Наши взгляды пересекаются на долю секунды и мне этого достаточно для того, чтобы что-то в глубинах памяти отчаянно дернулось к свету. Но я иду дальше, подумаешь, мир тесен.

Отредактировано Ryan Macalister (2013-06-22 21:50:58)

Я иду, не различая ни низа, ни верха, а просто так, уже даже не обращая внимания на людей и транспорт, пыхтящий на дороге, справа от пешеходной. Я уже чувствую себя уставшим, иссушенным и понятия не имею, какого черта я решил вылезти на улицу в пять утра, ну то есть в два часа дня, разумеется, если вы понимаете, о чём я. Вглядываюсь вдаль, щурясь, но не вижу даже намёка на универмаг или хотя бы табачный ларёк, где можно было бы купить себе пива и солёный рогалик, безуспешно. Как же я ненавижу эту дурацкую Америку. Дома, я имею в виду в Австралии, в Мельбурне, я знал каждый закоулок, каждого кота в лицо, я мог свободно перемешаться по своим старым маршрутам, которые мы с друзьями назвали «подростковыми маршрутами», потому что проходили они в основном по крышам домов или через теснейшие закоулки, куда якобы забираться опасно. В Мельбурне всегда душно и влажно, и в воздухе пахнет океаном. Да сколько можно заливать одно и то же разными словами, я же не глава государства, решивший произнести какую-нибудь внушительную речь на всю страну. Я просто скучаю по дому, потому что ненавижу Америку. Это даже смешно, я негативно реагирую на материк, название которого в моей голове звучит чаще, чем мой распорядок дня. Женский, нет, не так, скорее девичий голос нарушает то, что сложно назвать тишиной, в общем, ту какофонию звуков, которая случается в общественных местах и напоминает собой шум далёкого океана, да, хоть за это упоминание можно любить общество, за то, что напоминают мне большую воду. Девушка – а судя по голосу это всё-таки девушка – громко окликает какого-то «сэра», может быть она англичанка. Ну, потому что «сэр» говорят либо англичане, либо дворецкие, а дворецкие в Биэкон Хиллс – это что-то совершенно неправдоподобное. Естественно английская девушка-дворецкий занимает мою голову не дольше пяти секунд, и я продолжаю вышагивать по плиточному тротуару. Я вспоминаю детскую игру, в которой нельзя было наступать на швы между плитами, иначе твоя мама умрёт, и даже те, кто не верил в это, всегда ходили по плитке очень осторожно, ну так, на всякий случай, я правда был другим случаем и наступал на швы с неподдельным усердием, я, можно сказать, старался ходить исключительно по швам, потому что желал своей недоматери смерти. Сейчас всё это кажется абсолютнейшей ерундой, но мысли непредсказуемы, они цепляются за факты и любую ерунду, завалявшуюся где-то там, на складах памяти, вот и получается чехарда между занимательными фактами из мира животных, рецептом праздничного кекса и правилами детской игры. Вдруг, а это происходит по-настоящему неожиданно, передо мной появляется девушка, причём появление её столь уверено и «стремительно» - если так можно говорить о появлениях, ну да плевать на грамматику – что просто вынуждает меня замереть на месте, как по указке. Внезапность выбивает из меня остатки сонливости и именно в ситуациях подобным этой мой мозг начинает работать особенно быстро, подмечая мельчайшие детали со скоростью света, занося их в какой-то собственный протокол, будто бы на самом деле вся эта несусветная бурда сможет когда-либо оказать мне помощь в чём-нибудь настолько же глобальным, сколь глобально, например, отключение спутника, который «лучом смерти» мог бы уничтожить всё население планеты Земля. Незнакомка – в чём я тоже не очень уверен – ниже меня чуть ли не на две головы, скромно одета, выглядит как-то странно, не забито, а… точно подбитая из рогатки кулик-сорока. Ещё по-детски пухлое лицо, особенно щёки, и глаза цвета горького шоколада, процентов 70-80. Я раздражённо окидываю барышню взглядом, полным выражения «ну и чего?», по крайней мере, я надеюсь, что моё лицо изображает раздражение именно под таким лозунгом каждый раз, а потом случается нечто совершенно неправильное, выходящее за рамки моего понимания. Она кладёт руку мне на щеку. Ну, знаете, так делают слепые или маленькие дети, когда хотят ощупать предмет, попробовав его в тактильном плане. Шок выбивает из меня весь дух и я дважды растерянно моргаю, прежде чем вернуть себе лицо, хоть какое-то отличное от ополоумевшего. Девушка извиняется, прижимает руки к себе, что-то хрипит и невнятно бормочет, и кажется, собирается уходить, но я не собираюсь её так быстро отпускать, хоть где-то я должен отыграться, раз не могу найти треклятый продуктовый магазин.
-Чёрт с ними, с извинениями, но что это вообще было, барышня? Извольте объясняться, - я складываю руки на груди и вопросительно поднимаю бровь. Теперь сама по себе ситуация меня забавляет и я даже начинаю покачиваться переходя с носка на пятку.

Отредактировано Ryan Macalister (2013-06-23 00:28:24)

Девушка не то чтобы ведёт себя странно или как-то по-особенному, знаете ли, в слетевшей с катушек Америке пришибленные к земле-матушке тинейджеры такая же редкость, как голубой цвет неба, просто что-то в её лице и шоколадных глазах показалось мне знакомым. Что-то. Я ненавижу ворошить прошлое, тем более ковыряться в нём – это вообще не мой профиль, а кому приятно страдать такой занимательной фигнёй, как самокопание, однако неинтересно заниматься этим в одиночку – скатертью дорожка к мозгоправу. Но сейчас мне действительно стало интересно. Ну, так, хотя бы потому, что мои кишки норовят завязаться в морской узел в ближайшие пару часов, по причине полного отсутствия знания этого захолустья. В другой раз, будь она хоть Мадонной с четвёртым размером груди, вряд ли мне было бы хоть какое-либо дело до её проблем, а их, судя по всему, у девоньки вагон. Слыша умирающую попытку сделать мне колкое замечание, превращающееся в оскорбление собственной персоны, я смеюсь, ну потому что это действительно смешно и даже перестаю раскачиваться на месте. Потом она вся, вдруг, обмирает на месте, не от моего смеха, это навряд ли, что-то с ней самой, то есть, в её голове. Не знаю, может быть, память или нервишки шалят, но она будто бы куда-то выпадает, выпадает в другую реальность, её будто бы отсоединили от розетки с питанием, всё, почти что труп, только стоя. Кто-то толкает её плечом, людям почему-то боязно приближаться ближе ко мне, а вот девчушка замершая, словно статуя привлекает их, как субъект, об который можно было бы потереться. Какой же отстой вся эта Америка, и весь этот замут братства с моей псевдо-великой миссией. Миниатюра напротив вновь оживает – пришла в себя, и, глядя мне за спину, говорит что-то про редкость одуванчиков в этом треклятом городе. Память отчаянно дёргается ещё раз, и теперь я знаю, почему она казалась мне такой знакомой.
Это была моя первая охота, когда я пытался достать своего больного на голову отца с логичными вопросами, вроде «какого чёрта нам нужно тащиться так далеко, на другой континент, через пол мира, что у нас своих оборотней не хватает?» или «почему я вообще должен начинать убивать в таком возрасте? у тебя комплекс по поводу несбывшийся детской мечты – стать маньяком-психопатом и ты решил наверстать упущенное на мне?», то мне, естественно, ничего вразумительного не отвечали. Так было что-то вроде того, что одной теории мало, требуется практика, и ещё какое-то бла-бла-бла, скукота, блевотворные бредни старика о том, как следует выворачивать внутренности со знанием дела и другие поучительные истории на протяжении дороги длиной, как мне казалось тогда, в вечность. Дальше происходит целая туча событий до того ключевого момента, когда я всаживаю нож в глотку чудовищу, которое некогда было человеком. Знаете, забавно, но факт, наша охотничья жизнь «полная приключений» чертовски смахивает на антиутопию, включающую в себя зомби апокалипсис, нет, ну не считая того, что в отсутствие луны на небе наши зомбаки приходят в себя, и того, что они не едят людей, а просто убивают их, и передвигаются быстрее – суть в том же. Мы убиваем себе подобных, ставших другими. Ну, блеск. Я одно из главных действующих лиц «Живых мертвецов», ну, а о чём ещё может мечтать каждый юноша моего возраста? Да вообще. Я не только убил зверя тогда, я ещё и нашёл девочку, всю в крови, и порезах, в общем, я бы сказал, что она была практически разделана на куски, только окончательно отсоединить части тела друг от друга убийца не успел – вмешался я. Знаете, не было никакой гордости о том, что я якобы герой спаситель или желания воздвигать себе памятник. Не было ничего такого. Хотелось плакать, а в груди стрекотало что-то такое, точно огромная птица, пытающаяся вырваться наружу – мерзкое чувство потери, разочарования и осознания того, насколько несовершенен мир. Это, как, когда девушка-подросток узнаёт о том, что семейная жизнь далеко не подарок, а сплошные разочарования и куча работы, это как когда ребёнку говорят, что Санты не существует, это как когда маленький человек, ещё не успевший толком сформироваться, идёт в школу и там какой-то урод сообщает ему о том, что он далеко не совершенен. Это, как разбивать созданный воображением детей мир, нещадно, в дребезги разносить всё к чертям. Вот на что похоже это дерьмовое чувство. Я донёс девочку до больницы, а потом нарвал кучу дурацких жёлтых, пачкающих руки, цветов, одуванчиков, и положил ей на тумбочку. Я не знал толком, что мне следует делать, говорить с отцом не хотелось, денег на куклу или какой-нибудь более резонный подарок к случаю у меня не было, но мне было её по-настоящему жаль, а мои знания о женщинах завершались статичным «все девчонки любят цветы», так уж вышло. Вот откуда я тебя знаю, ты девочка из прошлого, искромсанная безумцем, но выжившая.
Я чуть было не произношу то самое «рад, что ты жива», но вовремя осекаюсь, понимая, что вообще-то она, кажется, меня не помнит, хотя рассуждать о чём-либо конкретно вообще трудно, после того, как к вам на улице подходят и дотрагиваются до щеки с невиннейшим видом. Да и, потом, я с лёгкостью мог её перепутать, а одуванчики, натолкнувшие меня на эту мысль, могли быть лишь совпадением. Поэтому я молчу и только пожимаю плечами. А, очередная неожиданность, знакомая незнакомка разворачивается и идёт в другую сторону. Она просто уходит. Этот поворот событий, совершенно никак не вяжущийся с моими представлениями о том, что должно было произойти, ошеломляет, не сильно, конечно, но приподнимать брови на долю мгновения заставляет. Поскольку девочка прибавляет ходу, я начинаю с рыси, но в пару шагов настигаю её.
-Э-эй, подожди, мадамузель раздающая «дополнительную ласку», - я намеренно коверкаю обращение к даме, и усмехаюсь, произнося её же слова, - Как тебя зовут? - Я делаю шаг вперёд и становлюсь перед ней, загораживая проход и ухмыляясь. Может быть, с именем всё станет куда понятнее, хотя, откуда мне знать, как звали ту девочку из больницы.

Отредактировано Ryan Macalister (2013-06-23 00:41:05)

Только не подумайте, что я хвастаюсь, однако помимо хорошего шестого чувства меня всегда выделяла исключительная проницательность, это что-то вроде «чуйки» у криминалистов на трупы, вроде того. В общем, это самое чутьё мне не подсказывает, а утверждает, что девушка передо мной не сумасшедшая, хотя она без проблем могла бы сойти за таковую после всего. Ну, то есть у неё, разумеется, есть целая родословная из проблем, потерь и доказательств того, что жизнь наша – боль, но то, что у неё «все дома» и она не считает себя Наполеоном очевидно. Для меня. Я имел дело с психами, с самыми настоящими, отпетыми фриками, не говоря уже о людях-волках, которые на титул «нормальные» явно не претендуют. Мой манёвр срабатывает на ура, девушка останавливается мгновенно и даже немного удивляется моей внезапной материализации из ничего. Упираясь миледи, усердно кидающаяся словом «сэр», и обращающаяся ко мне на «вы», выдвигает мне же претензии, касательно – внимание – моего поведения. Вот оно. Великолепная способность всех особей моего биологического вида, это их мутаген, супер сила, если хотите: умение делать виноватым мужчину во всех грехах смертных, даже если это совершенно не так.Я фыркаю и, немного раздражённо, вставляю:
-Может, хватит уже? Мне 23, а не 56, чтобы называть меня «сэр». Хотя с твоим обращением на помпезное «вы» я чувствую себя пареньком, сбежавшим с дискотеки «для всех кому за 80».
Ну, не то чтобы в вежливом обращении к человеку есть что-то настолько унизительное или тем более мерзкое, просто мы, всё наше поколение, отвыкли от подобной, кажущейся теперь чудной, формы общения, да, какой там, даже в супермаркете все от 12 и до 25 шарахаются, когда к ним, как к взрослым обращаются на «вы». Про магазин я вспомнил зря, и мой живот мне об этом поспешно напоминает урчанием, которое скорее больше похоже на утробный рык льва из начальной заставки кинокомпании представляющей «Тома и Джерри». Девушка без желания представляется. Триш – довольно странное имя, но я уже говорил о глубине памяти и у меня эти четыре буквы вызывают однозначную ассоциацию с второстепенной героиней культовой серии видеоигр небезызвестной японской кампании Capcom. Триш – демонесса, сексапильная блондинка с модельной внешностью и приличным бюстом, которая за словом в карман не полезет, а шутить и стебать умеет так, что даже главного героя линейки порою затыкает за пояс. Понимая, насколько моя случайная ассоциация противоречит действительности, я окидываю девчушку оценивающим взглядом ещё раз, не выдерживаю и смеюсь. Правда, времени на то, чтобы поржать вдоволь у меня не так много, поэтому я достаточно быстро себя обрываю, закашливаясь на последних вырывающихся смешках намеренно.
-А полное имя имеется? – Меня так и подбивает добавить нечто вроде «у королевы-то демонов?», но девчонки обычно не играют в видеоигры, если, конечно не считать «мой милый пони» или «приключения Барби» играми, а я это нечто не имею права так короновать. И из-за подобного отсутствия эрудиции в мире компьютерной графики и не только моя шутка не могла бы быть оценена по достоинству, а шутить и не быть оценённым – пустая трата времени. «Триш» тем временем хмуриться, и складывает ручонки на груди – вот уж действительно девочка воздвигает завесу от враждебного мира – только вот, беда, в её случае наполеоновская поза себя не оправдывает, а смотрится скорее жалко, как-то сиротски, если не комично. И вот он, очередной разворот внезапности, сбивающий меня с толку. Милуоки?! Она это что, серьёзно?! То есть, мой хвалёный южный шарм, не характерный для штатов загар и акцент запросто можно спутать с признаками принадлежности к какому-то драному городу?! Выражай я свои эмоции более ярко, нежели всегда, я, должно быть, захлебнулся от возмущения и разорался, как следует, но у меня в запасе всегда есть вариант получше. Я повторяю её движение, также нелепо складывая руки на груди, строю такую же недовольную гримасу и, пародируя её же тон голоса, отвечаю:
-Нет, я родом из Мельбурна, это, знаешь ли, в Австралии – такой небольшой материк, затерянный в океане, согласен его гораздо труднее заметить на карте мира, чем один из пятидесяти штатов в Америке, и уж куда сложнее его приметить, чем город Милуоки, куда там, - последние слова я чуть ли не сквозь зубы выплёвываю, потому как своеобразное раздражение от голода и отсутствия нормального сна в следствие акклиматизации, включая какую-никакую «обиду за державу» меня душат. Я меняю позу, пристраивая руки на бока, и мельком замечаю белую полосу, след, оставленный самолётом и расчертивший небо будто бы на две половины, а затем возвращаю взгляд «ниже», переводя его на свою странную собеседницу. – Но я был в Милуоки, - неохотно признаюсь я, - Однажды, - Ну и теперь очевидность всех совпадений практически полностью подтверждает мою теорию о том, что Триш – Господи, ну её что действительно так зовут? – та самая девочка из прошлого, однако всякое бывает. Бывает, что чудачек с темными глазами называют именами демонесс из компьютерной игры, бывает, что парень, отчаянно ищущий, где бы поесть, на самом деле каждую ночь «играет» в братьев Винчестеров, всё бывает, поэтому, ну так, на всякий случай, я добавляю в конце, - А что?

Отредактировано Ryan Macalister (2013-06-23 21:16:14)

Знаете эту старую байку о том, что, мол, у каждого человека есть свой талант? Что все мы такие-растакие индивиды, уникальности которых позавидовали бы даже полоски на теле зебры? В общем, наверняка каждый из нас хоть раз в жизни слышал эту родительскую недопесню о том, как прекрасны талантливые люди, как к ним все тянуться, и как важно вовремя узнать, где же ты такой талантливый, что прямо ух, чтобы успеть вырасти в настоящего Годзиллозавра своего дела. И, конечно же, всем с утра до вечера твердили, что безнадёжных случаев не бывает, что даже, если у соседей взорвалась барабанная перепонка от твоей игры на скрипке – ты талантлив и замечателен сам по себе, потому что ты есть, и что как бы то ни было, в конце концов, предки тобой, естественно, гордятся и нарадоваться не могут. Мне никто ничего подобного не говорил, однако я уже тогда достаточно хорошо соображал и быстро просёк главную «тему» способа получения родительского признания. Короче говоря, не было в школе такой секции, где бы не было меня - не считая, конечно, кружка вязания и балета, хотя чёрт знает, может именно этого хотел мой отец, ну или это и был мой талант и мир потерял великого балеруна, вяжущего всем чепчики на рождество – и я из кожи вон лез в каждом из них, пытаясь быть замеченным. Ограничусь парой слов: к шестому классу я перестал стараться. Дело не в моей тупости или в том, что на осознание того, что отцу нет до меня никакого дела, мне понадобилось потратить такое количество времени, просто мною всегда руководило одно из губительнейших ощущений – надежда. Понимаете в чём вся соль? Надежда – убивает в человеке чувство предела, безнадёжности, окончания, точки. Люди живут надеждой. Даже после смерти надежда – единственное, что не дает окончательно умереть. Но по мере опыта и взросления многое проясняется, с вас будто бы снимают розовые очки, и мир предоставляется вам в своем истинном лице, взглянуть в которое хватит сил не у каждого. Проблема только в том, насколько быстро ты понимаешь, куда попал и как стоит вертеться, со мной, особенно после шестого класса, это всегда происходило мгновенно. Я точно знал, куда и зачем стоит идти, что следует делать и как говорить, и кого опасаться. Ещё я понял две главные, отрезвляющие истины. Первая: моему отцу плевать на меня – он раз и навсегда объект ненависти, чистилище негатива. И вторая: эмоциональность убивает рассудок и способность нормально мыслить, поэтому все эмоции заостряются на предметах или людях, являющихся «чистилищами», эмоции к чёрту.
На меня сегодня прямо-таки снисходит волна ностальгии, если взглянуть правде в лицо. Я уже говорил, как я ненавижу ворошить прошлое? Я явно раздражаю мою ново-старую знакомую, которая говорит так, точно пытается меня укусить или спугнуть, продолжая выкидывать характерные англичанам словечки, плюсуя туда же другую, кажется итальянскую, речь. Мне снова становится смешно, хотя бы от того, что она сама того не подозревая выпендривается, я же, например, не говорю через слово что-нибудь по-французски, а ещё через два цитату из какой-нибудь хорошей книги на «умершем» австралийском? Потому что это, как минимум, выглядит глупо и совершенно не стыкуется с происходящим, то есть с тем, что мы стоим посреди узкой улочки в дыре-городе Биэкон Хиллс, где количество людей на квадратный сантиметр вдруг стало зашкаливать. Патриция окончательно выходит из себя и разворачиваясь уходит, говоря что-то по-итальянски и снова напоминая мне о когда-то любимых мной видеоиграх, об Эцио Аудиторе, в том числе. Я пожимаю плечами, мол, как угодно и, маша рукой вслед, кричу:
-Спасибо за совет, Патрик, обязательно навещу тебя с двух до четырёх, как-нибудь во вторник. – Опускаю руку, смахивая мешающие волосы назад, и ухмыляюсь. Забавно начался день.
__________________
Для того, чтобы забыться или просто скинуть с себя спесь, накопившуюся за несколько дней, а, уж поверьте, мне есть что сбивать, есть тысяча и один способ. Не то, чтобы я всегда отдавал предпочтение более лёгким путям к достижению целей, просто сегодняшний день оказался, прямо скажем, перегруженным от событий, потому что три убийства оборотней за одни сутки это слишком, даже для меня. Поэтому, охотно пользуясь удачно посоветованной мне некой Патрицией забегаловкой, расположенной достаточно недалеко от моей съёмной квартиры, сегодня я выбираю самый простой способ для решения всех проблем. Алкоголь, разумеется. Правда, начинаю вечер я с дурачества – с бутылки светлого пива. Бармен радушно предоставляет мне открывалку, я делаю первый глоток и занимаю позицию недалеко от входа, для лучшего просмотра всего помещения, садиться я не собираюсь, просто становлюсь к ближайшей деревянной колонне, подпирая её одной ногой. Стоит отдать Триш должное, музыка и еда здесь действительно ничего, а вот с пивом беда – ослиная моча, не иначе.

Я делаю ещё глоток и, прикрыв глаза, наблюдаю за тем, как зажигаются и гаснут занятные огоньки, отражающиеся от гигантских страз на платье какой-то местной барышни, и проектирующиеся на окно. Занятно. Отпивая в очередной раз невольно, морщусь от гадкого пойла, растекающегося по горлу, деньги плачены – ничего не попишешь, не бросать же теперь всё это вот так. Вероятно, я достаточно меркантилен для того чтобы не быть в состоянии просто выкинуть то, на что потратил собственные деньги, хотя с другой стороны меня к этому просто не приучили. Был в моём детстве один мультфильм, где все вещи на самом деле были живыми, кажется главным героем был тостер, но это неважно, так вот вещички изрядно переживали и всеми силами пытались спасти друг друга от неминуемой гибели, кто знает, может эта драматическая картина великого сценариста мультфильмов отложилась в моём подсознании на столь глубоком уровне, что мне теперь жалко выбросить бутыль пива со вкусом болотной жижи – я не пробовал, разумеется, но уверен, что болотная жижа должна быть именно такой, если даже не лучше этого, на вкус – от того, куда меня завели мои рассуждения мне становиться смешно и я ухмыляюсь. Всё просто. Главное держать дистанцию и не думать о том, что произошло. Это всегда было просто – отказываться от прошлого, уносясь от него в какие-то нелепые дебри, элементарно делая вид, будто бы всё идёт по плану, всё как раньше. Это мой, своеобразный контроль над ситуацией, в любом случае, только я знаю, что происходило в лесу пару часов назад, и на заброшенной ферме четы Максвелл четверть часа назад. Помните люди-чистилища и к чёрту эмоции? Главное исполнять эти два принципа, и жизнь снова прекрасна. Собственно, сама госпожа Жизнь играет в свою особенную игру, и иногда сопротивляться естественному ходу вещей, потокам зашкаливающих эмоций и прочей ерунде становиться невыносимо трудно. Иногда хочется просто сесть и отдохнуть, заснуть и проснуться, когда всё закончиться. Увидеть, что мама не уходила, что родной отец не превращался в ублюдка, которому наплевать, что они по-прежнему смеются вместе, когда готовят завтрак по воскресеньям, но всё это слишком далеко от реальности. От того, как следует жить, а мечтать, как и надеяться в нашем общем, вселенском случае – глупо. Когда я открываю глаза в следующий раз, для очередного глотка в кафетерий вбегает разъярённая – вы не поверите – Патриция и, выкрикивая характерное для неё итальянско-английское предложение со всего размаху, на который способна её худенькая рука, бьёт по дну моей бутылки пива, содержимое которой с громким «бульк» выплёскивает мне на рубашку. Я не успеваю ни прийти в бешенство, ни ошалеть, потому что Триш движется дальше в своём порыве мщения и в следующую секунду уже всё пиво оказывается на мне. Желтоватая жидкость стекает по волосам, мерзко сочиться за ворот рубашки, пробегая парой ручейков по затылку, заливает глаза и стекает в никуда, вниз, на пол. Я сдуваю капли, падающие с носа, и быстро провожу рукой по лицу, скидывая с себя целую пригоршню капель, я не удивляюсь, а злюсь, первая из защитных реакций и правило номер три: заменить страх и изумление на клокочущую ненависть, так правильнее. Я выбегаю из заведения, и понимаю, что даже моргать становиться мерзко и липко, у меня будто бы даже на ресницах по литру светлого.
-Эй, Пат! – окрикиваю я, однако мисс «я иду убивать сегодня» не удостаивает меня ответом, средним пальцем или, уж тем более, короткой остановкой для того, чтобы обернуться. Впрочем, её три шага равны одному моего, поэтому, даже не слишком стараясь догоняю я юную леди достаточно быстро. Я хватаю Патрицию за локоть, аккуратный и безболезненный, но чертовски цепкий захват – меня научил ему муж моей тётки, служащий в каких-то специальных войсках – и разворачиваю её к себе лицом. – Эй, там, Хьюстон, приём, это Земля! Ты что, совершенно свихнулась? – собственно я не кричу, даже не утруждаюсь повышать голос, да и вообще говорю с дамой достаточно беззлобно, куда спокойнее, чем следовало бы в моём случае, просто злоба накатывает и проходит достаточно быстро, это ещё одно из преимуществ придерживания «двух принципов», ну что-то я слишком часто думаю об этом. – И если это мне за то, что вместо роскошного букета твоей нескромной персоне предоставили жалкие одуванчики, то уж извольте, я считаю обливание столь старых знакомых ослиной мочой - слишком суровый способ отомстить за уязвлённое самолюбие столько лет назад.

Дергается. Раз, два, три. Ну и что? Долго ещё будем пытаться вырваться из очевидности происходящего? Ускользнуть от реальности, когда натворила дел, знаешь ли, не так уж и просто, Патриция. Мысленно клацаю языком, как бы пробуя имя на вкус, м-да, что Триш, что это, по мне так жестокая издёвка над ребёнком. Назови родители меня Патриком, я бы повесился. Девушка шипит, ерзает, запинаясь поливает меня грязью на, видимо почти родном, итальянском, ну или просто очень привычном. К десятой попытке вывернуться я не выдерживаю:
-Слушай, ты так рьяно материшь меня по-итальянски и хочешь вырваться, что тебе бы стоило работать где-нибудь в порту, в Генуе, чинила бы ботинки матросам, самое то! И ругани вдоволь, и рыбой воняет так, что только и хочется, что выкинуться куда-нибудь! – усмехаюсь, но её, похоже, мало интересуют мои слова, она уцепилась за предложение с одуванчиками, как утопающий за соломенную тростинку – будто за последнюю нить, связывающую с жизнью, отделяющую от гибели – и явно не собирается мне так этого спускать. Я стою посреди тротуара, опять с той же девчонкой, причислив которую к нормальным я, вероятно, круто просчитался, с меня стекает вонючее пиво, а на улице ночью всё же прохладнее, чем днём. Ну, просто праздник жизни какой-то, а не день! Я ослабляю хват, но по-прежнему ухмыляюсь. – Знаешь, вообще-то я ничего дурного тебе не сделал ещё ни разу, а ты ведёшь себя так, словно сам Сатана в сравнении со мной – святоша, - не то, чтобы я был атеистом или богохульником, я бы даже сказал, что сам по себе Христос, мне даже нравится, в отличие от всей остальной библейской чепухи. Девушка вдруг резко меняется в лице, слова начинают сыпаться мелким, незаметным дождиком, а в следующее мгновение превращаются в истинное цунами. Океанский тайфун, агонии, гнева, боли, меня захлестнула первая волна, я не успеваю всплыть на поверхность, когда меня уже накрывает вторая, иду ко дну, а в грудь бьёт третья, довериться потоку безумие, и я это знаю, потому что через секунду я ударяюсь головой о прибрежные камни и теряю сознание. Разумеется, на деле всё выглядит проще и куда менее поэтично, но чувствую я себя именно, как идущий ко дну океана утопленник, порою, поразительно сколькими словами можно описать воду и со сколькими вещами она у нас ассоциируется. Впрочем, я вырос возле океана, я дышал и жил им, и у меня никогда не было друга и врага лучше, чем он, поэтому теперь смешно рассуждать о количестве упоминания о нём в моих и чужих мыслях, словах. Это стихия, чистая и неуправляемая энергия – это эмоции, вот почему люди обожают большую воду – это напоминает им о чувствах, о том, что когда-то, очень давно, мир был совершенен, а теперь, так же как океаны и моря загрязняется, несёт куда меньше смысла, доставляет боль и крушит то, что когда-то было дорого. Разве не то же самое делают хвалёные, выше упомянутые, чувства и эмоции? Финальным аккордом становиться даже не то, что Андерси бьёт меня кулаками в грудь, и не то, что я узнаю о её амнезии или, что даже в бешенстве она умудряется вспомнить подходящее – слишком красивое – сравнение моего цвета глаз с летом. Это, конечно, забавно, но, знаете… я не помню какого цвета у меня глаза. Странно, ведь я довольно часто смотрюсь в зеркало, хотя бы два раза в день – умываясь утром и вечером – но я не знаю этого, не помню, не запоминаю, не сохраняю в памяти и не считаю важным то, что мои глаза какого-то конкретного оттенка. Странно. Наверное, потерять память это ужасно, ужасно не знать, какой у тебя любимый цвет, есть ли у тебя аллергия на цитрусовые и любишь ли ты фильмы с хорошим концом, но дерьмовой сердцевиной. Паршиво не знать самого себя, но… это паршиво только потому, что ты не знаешь. Потому, что никто не может сказать тебе, что в твоей «прежней» жизни не было ничего особенного, то есть нет никого, кто не мог бы сказать тебе то, каким ты был на самом деле, потому что ни один человек на Земле никогда не будет знать этого по-настоящему, разве что Бог, если он существует, хотя по-моему он такая же сказка, как Несси. Никто не знает, насколько сильно тебя могло расстроить первое падение или как тебя удивил рассвет. Теряя память, фактически, теряешь себя, вот только… если бы был кто-то, кто сказал бы мне откровенно после прочистки мозгов «знаешь, тебя в детстве бросила мать, ты ненавидел шоколадное печенье из-за твоей аллергии, отцу на тебя было плевать и поэтому он застрелился, а ещё ты был достаточным ублюдком для того, чтобы люди тебя ненавидели за один твой вид», если бы был тот, кто сказал бы мне это после, то я бы с радостью распрощался с воспоминаниями. Но у всех кишка тонка для подобных заявлений в адрес человека, который остался ни с чем. Это почти как смерть, недаром же амнезию частенько называют вторым рождением. То есть это одновременно освобождение и большая потеря. Больше всего меня ошеломляет момент, когда Патриция, стискивая в кулаках мою футболку, падает мне на грудь. Это страннее всего, пытаться выплеснуть ненависть, а сделать наоборот. Это принято называть женской логикой.
Я не собираюсь говорить глупости вроде «мне очень жаль, что так вышло» или «ой, извини я не знал», потому что все эти тупорылые бредни – отговорки на все случаи жизни пришли к нам именно отсюда, из треклятой Америки, из их грёбаных фильмов, где один, забегая к другому кричит: «Эй, Бен, как там твоя тупая сестрица?» - заливаясь, как конь, а Бен, мрачнея, говорит, что бедняжку убили, и тогда этот недотоварищ заявляет: «Ой, извини, мне так жаль, я не знал» - мгновенно. Голливуд. Так не бывает. В жизни подобные признания, хотя бы шокируют, а шок, реальный шок, не может длиться две секунды! В реальности брат, чью сестру называли тупой, какими бы ни были их отношения, избил бы негодяя до смерти, в реальности, потеряв сестру, он бы неделю был похож на сомнамбулу, а не преспокойненько мыл бы спорткар во дворе, слушая Эминема. Поэтому я ничего подобного не скажу, это было бы всё равно, что ударить упавшего наземь ногой по лицу, а потом добавить «ой, извини, я не знал» - уродливо, низко. Я не говорю ей, что мне не составляет никакого труда «так говорить», и что моя пресвятая мораль, вряд ли содрогнётся, даже в случае куда худшем, я не говорю, что она, вообще-то, тоже ничего не знает обо мне, и что, на самом деле, все люди страдают, и страдают прилично, никогда не знаешь сколько дерьма в душе соседа или приятеля, и что, в общем-то, незачем об этом так распинаться, потому что я уже не маленький мальчик и воспитывать меня поздновато, я молчу, даю ей время на то, чтобы прийти в себя, перестать плакать, осознать, что она утыкается носом в облитую ею же пивом – пять минут назад из мести – рубашку, что это всё ещё я, а не хвалёный спаситель, и что, в общем-то, хеппиэнда не будет, потому что я ничего не могу для неё сделать, у меня нет шрама в виде молнии и волшебной палочки, чтобы аброй-кадаброй вернуть ей утраченный воспоминания. Она же ведь, действительно не знает кто я, она даже имени моего не знает до сих пор, поэтому вся сложившаяся ситуация выглядит достаточно глупо.
-Вообще-то ты не можешь знать, о чём я имею понятие, а чего не могу представить, - пожимая плечами, как я делаю это обычно, констатируя факт, говорю я, - За «цвет лета», спасибо, конечно, польщён. Может быть, дело вовсе не в прошлом, Пат? Ты бы разобралась в настоящем, как бы начала уже иметь дело с тем, что имеешь, а не гоняться за тем, что было когда-то. Откуда тебе знать, может там всё было ещё большее merda, - из моих уст звучит слишком смешно, потому что акцент прямо-таки сияет и переливается, и я едва удерживаюсь от накатившего не вовремя смеха, - чем теперь? – Наклоняюсь к её уху и шепчу, на прощание. – Было бы неплохо с этим разобраться, потому что искать утешение у того, кого пять минут назад уделала его же пивом, не лучший вариант развития событий, согласись.
Разворачиваюсь и иду в сторону дома, наверное, в любом случае усталость уже подбивает меня, слишком много событий для одного дня, слишком много вспышек и перепадов. Мне бы поменьше крови и эмоциональности. Я представляю, как я ложусь на свежие простыни, пахнущие мелиссой с лимоном, закрываю глаза, и у меня создаётся двоякое ощущение, как после купания, будто бы я качаюсь на волнах и одновременно раскачиваюсь на матрасе. Падаю и плыву.

Каждый последующий день – копия предыдущего. Иногда у меня создаётся ощущение, что я давным-давно умер и лежу – точнее лежит, то, что от меня осталось – сейчас где-нибудь далеко, в родной земле Мельбурна, а мне грезиться один и тот же день с самого начала и до конца, который меняется под влиянием принятых мною решений. Жизнь – сетка, никогда не знаешь какие нити, что связывают, но чья-то полоумная цитата «мы все – одно целое» отчасти справедлива. Это как переживать вечное дежавю, вот только неувязочка в том, что дежавю длиться не дольше тридцати секунд. Ладно, плевать. Главным раздражителем снова является будильник, действует на нервы и, в отчаянной попытке грохнуть по нему рукой, дабы злосчастье дня – заткнулось, я сметаю его с прикроватной тумбочки вместе со вчерашним кофе, бутылкой из-под вермута, недоеденным рогаликом с сыром, пультом от телевизора и пачкой таблеток от аллергии, вызванной, на сей раз, не шоколадом, а хрен знает чем, такое частенько бывало, что приезжая в другую страну у кого-то на теле высыпают красные пятна, хотя вроде как не бывает видов аллергий на континенты и страны мира, но существуй подобное, у меня бы в карточке определённо была бы записана ещё и аллергия на США. Меня не сильно накрыло – я сейчас всё ещё о красных высыпаниях говорю – так кучка странных кругов ровно по линии позвоночника. Странно и приятного мало, но подумаешь. Нехотя вылезаю из постели, и иду в ванную, не удостаивая новообразовавшуюся свалку даже взглядом, кажется, к моей пятке всё-таки прилип сыр, ну да пёс с ним. Всё-таки ванную стоило бы отметить, как одно из лучших изобретений человечества, потому что только под душем можно на минуту забыть обо всём. На минуту мне удаётся забыть о том, кто я такой. На минуту у меня получается забыть о том, что я сделал, о том, что вынужден был сделать, потому что того требовал какой-то нелепый закон, кодекс охотников, которые многие по глупости или неопытности принимаю за один из законов выживания. Всего на минуту. Волосы темнеют от воды, то есть, разумеется, я не вижу своих волос, но это простой факт, не знаю, правда, куда он скорее относиться, но, наверное, всё-таки, к биологическим фактам. Поднимаю голову, и вода бьёт мне в лицо, заливает глаза и уши, ручейками стекает по спине, плечам и груди. Это самое восхитительное ощущение в моей жизни. И именно в этот момент мне хочется кричать и петь от радости. Но у меня слух ни к чёрту, да и на ум, как назло не идёт ни одной действительно стоящей песни, поэтому я быстро заканчиваю с водными процедурами и, наскоро впихнувшись в какую-то одежду, выхожу из дому, не собираясь ни завтракать, ни убираться, мне сейчас не до этого. Да и кто бы стал завтракать, когда на дворе половина пятого вечера, точнее, половина первого ночи – разница в пятнадцать часов уничтожает меня, она будто бы высасывает всю жизненную энергию, и я каждый раз чувствую себя, как желе, которое какой-то умник хорошенько ткнул пальцем, и оно теперь всё время ходит ходуном, из стороны в сторону, из стороны в сторону. От этих самых «хождений» меня даже мутит, но свой радостный порыв я быстро отметаю в сторону за ненадобностью проделывать подобное на людях. Кашляю, выбираясь на улицу. Темнота ослепляет, лишает остатков рассудка и вышибает из лёгких весь воздух. Куда дальше? Где хоть что-нибудь? На автомате заворачиваю за угол дома, и зажженный фонарь быстро спасает моё положение. Сажусь в машину, внутри бутылка хорошего, по-настоящему хорошего, пива и вчерашний кофе – боже, благослови Данкин Донатс. Я еду, не особо разбирая дорогу, более того, я даже не пытаюсь думать о том, куда я направляюсь, но одно я знаю абсолютно точно – это не охота, хватит с меня, за эти три дня в Америке я грохнул уже троих, так что вполне оправдываю и ожидания чёртовых членов братства, и ожидания возложенные на меня отцом. Вообще-то я никогда не понимал, какого чёрта я должен чувствовать себя обязанным. Мне было понятно для чего я делаю это, почему я охотник, и сколько бы я не надсмехался над всем этим «ремеслом» такие как я действительно необходимы людям, хотя они сами того и не подозревают. Но это дурацкое чувство долга – того, чего делать не хочешь, но то, что обязан делать. Бредятина. Мой папаша почему-то не задумывался о том, что будет с его семнадцатилетним отпрыском, когда он обнаружит его мозги на стенах чердака, где он любил проводить время с друзьями, или его никогда не заботило то, что постоянно твердя мне о великой ответственности – видимо насмотревшись фильмов о человеке-пауке – он сам же подал дурной пример. Дурь. Кофе кончается быстрее, чем бутылка пива доходит до середины, сочетание странное, разумеется, но я рад, что могу чувствовать себя паршиво не только от зудящей боли в голове или ноющих мыслей. Кажется слишком быстро, делаю ещё глоток, не то чтобы меня совершенно не страшил инспектор, который бы мог остановить меня или мне было бы настолько плевать на свой организм, просто пиво для меня, как кока-кола для ребёнка, вредная дрянь, но достаточно приятная на вкус, к тому же я ни разу не хмелел от него, сколько бы не выпил за раз. В дали виднеется какая-то подозрительно маленькая фигурка человека, на секунду мне кажется, что всё в порядке и это просто подвеска в виде куколки, болтающаяся на зеркале дальнего вида, такая же как висела у Келли Банас в её старенькой хонде, но потом свет фар перекидывается на тень и я вижу перед собой застывшее, белое как полотно, лицо девушки, кажется, мелькнули глаза цвета горького шоколада – ирония, судьбы, не иначе, что именно продукт, вызывающий у меня бурную аллергическую реакцию, ассоциируется у меня с карими глазами – человечек весь вытягивается по струнке, видимо так выглядят олени, застывшие в свете фар грузовика идущего им навстречу. Я врубаю по тормозам так резко, что инерция выбрасывает меня вперёд с поразительной силой и, не будь я пристёгнут, я бы точно стукнулся головой об лобовое стекло, а не только об руль и приборную панель, и в следующее мгновение меня бы задушила в своих объятиях подушка безопасности. Вылетаю из машины, как чёрт из табакерки, не удосуживаясь закрыть дверь, выбегаю вперёд и вижу то же испуганное, точно окаменевшее, выражение лица у – кто бы мог подумать – Патриции, которая, не знай я всей ситуации, выглядит так, будто бы она просто устала и поэтому, опершись ладонями на капот, немного прилегла на него.
-Твою мать! – срывается у меня, вместе с каким-то чудным звуком похожим одновременно на хрип и на рык, но я тут же одёргиваю себя, паршиво, всё паршиво, и эта девушка, и этот город, и эта страна, всё. Не долго думая я подхватываю всё ещё шокированную Андерси, весит она примерно, как два мешка картошки, то есть подозрительно немного для девушки семнадцати лет, если только она не страдает анорексией, но этого за ней, кажется, не наблюдается, и усаживаю её на переднее сидение, пристёгиваю, закрываю двери, завожусь, еду. В инструктировании меня по поводу расположения больницы я не нуждаюсь, я, конечно, по-прежнему без понятия, где находиться большой и красивый продуктовых магазин моей мечты, но самые нужные адреса, вроде городской больницы я знаю, лучше, чем таблицу умножение и количество букв в собственном имени, поэтому на это много времени не требуется. Теперь остаётся только ждать. Вердикта врачей или нового всплеска эмоций, уже и не знаю от себя или от неё на этот раз…

Ожидание тянется невыносимо долго. Ждать вообще невыносимо, это также ужасно, как смотреть, как в гроб вбивают гвозди – это всё – последний и очевидный признак того, что «не верить своим глазам» больше нельзя, не имеет смысла, так же и с ожиданием. Омерзительно долго, всегда, даже если и ждёте вы всего пару минут. Мимо меня стайками пробегают молодые медсёстры, вразвалочку обтекает меня поток врачей, скрипит капельницей в дальнем конце коридора один пациент. Больница всегда полна движения, неиссякаемой энергии и работы. Время здесь никогда не останавливается, даже если люди вымирают селениями, в больницах всё равно движутся и работают люди, иногда я завидую врачам, они по-настоящему приносят пользу обществу, они не заменимы, а их цинизму можно только позавидовать, однако мне до того, чтобы стать врачом, как до Марса пешком, поэтому всё что я могу, так это с неприкрытым восхищением окидывать взглядом проходящих мимо серьёзных женщин и уставших мужчин. Я не знаю, сколько проходит времени, может быть, час, а может только десять минут, но я даже выпиваю гадкий кофе из автомата, и обхожу весь этаж ещё пару раз, прежде чем успеваю заметить хрупкий силуэт в огромном белом коридоре. Я открываю, было, рот, чтобы сказать нечто вроде приветствия или поинтересоваться, как там дела, но даже для себя здоровой Триш передвигается слишком быстро, точно она бежит с кем-то невидимым наперегонки. Моя левая бровь взлетает вверх и замирает знаком вопроса, однако видимо даже задать сам вопрос мне не суждено, потому как без каких-либо дополнений Патриция хватает меня за руку и тащит прочь из больницы. Я не понимаю, чем вызван этот очередной рьяный порыв, но и не пытаюсь понять, хотя бы потому, что вчера она облила меня пивом, а затем стала прижиматься к моей же груди, понимаете? Не обязательно быть сумасшедшим для безумия, достаточно потеряться в себе или потерять себя, для Андерси достаточно одного лёгкого всполоха-искры, и она уже готова спалить город, взорвать к чертям мир, потому что видела кого-то из её другое-прошлой жизни. Возможно, расскажи я ей всё как есть, ей стало бы легче, в смысле она бы могла вспомнить, потому что уверен, что её мозайке, собирающейся с одиннадцатилетнего возраста не хватает именно этого фрагмента – что или кто напал на неё тогда – что вообще произошло, но я не собираюсь ей ничего рассказывать, было бы глупостью говорить о чём-то подобном, было бы глупостью пытаться вернуть то, что сама Природа через недры памяти надёжно запечатала, отгородив Патрицию от этого ужаса. Наконец, мы приостанавливаемся и первое, что я говорю это:
-А ты бойкая, для сшибленной машиной, так точно.
Но на меня снова не обращают внимания. Я немного раждражённо фыркаю, её импульсивность никак не клеиться с моей сонливостью и нежеланием делать что-либо, её мгновенные перепады от любви до ненависти, её отчаянные попытки защититься от всех и защитить хоть кого-нибудь. Клянусь, ещё пара минут и я не выдержу – попросту взвою от досады и безысходности. Слыша тираду о брате-помощнике шерифа, меня разбирает смех и, накопившиеся за время ожидания и до него чувства попросту находят выход именно в этом. Я смеюсь, как умалишённый, наверное, и умудряюсь говорить сквозь хохот:
-О, да, я весь прямо трясусь, предвкушая встречу с могучим рейнджером! Он же меня на британский флаг порвёт, - и меня опять распирает эта звонкая эмоция, смеюсь я так сильно, что даже запрокидываю голову назад, кадык прыгает, точно ребёнок через скакалку, и мне едва удаётся удержать себя в очередной приступ. Разумеется, такие вот слова должны настораживать, а никак не смешить, но, если задуматься, если только представить себе это: помощник шерифа и я, со всеми моими умениями и тем, что я на самом-то деле полусумасшедший фанатик, убивающий самых кошмарных чудовищ по ночам, то действительно становиться смешно, есть над чем посмеяться. Впрочем, я думаю ещё кое о чём, вернее кое о ком, и, поворачиваясь к своей собеседнице спрашиваю: - Может быть, тебя подвезти куда-нибудь? Вряд ли ты мечтаешь о воссоединении семьи. – Избегать. Как мне это знакомо, можно сказать более знакомого и придумать нельзя, только вот между нами встаёт очередное противоречие-отличие. Она сбегает из дома, а я всегда оставался внутри, взаперти, в своей надёжной крепости – четырёх стенах, я точно знал, что могу встретить отца в городе – где угодно, а дома я был в безопасности. Это ещё хуже, точно чувствовать себя как в той крылатой фразе «в золотой клетке», вроде и здорово, но это никак нельзя сравнить со свободой. Да и с ней вообще трудно сравнивать.